Spartak Moscow: A History of the People’s Team in the Workers’ State

Однажды ночью 1942 года Николай Старостин, основатель футбольного клуба «Спартак» (Москва), проснулся от того, что ему в лицо светили лампой, а в голову нацелились два пистолета. Несколько лет он ждал того, что его арестуют. Лаврентий Берия, глава сталинской секретной полиции и директор футбольного клуба «Динамо» (Москва), не любил Старостина. Его отвезли на Лубянку, где долго допрашивали. В числе прочего его обвинили в том, что он вступил в сговор с германским посольством с целью убийства Сталина и создания фашистского государства. В конце концов, он и его трое братьев признались в воровстве, мошенничестве и подкупе. Им дали «всего» десять лет в Сибири — такой мягкий приговор приравнивался чуть ли не помилованию. «В общем, будущее казалось не таким уж и мрачным», — записал Старостин в мемуарах. Он знал, почему ему так повезло. Старостины олицетворяли собой «Спартак», и Берия вынужден был считаться с миллионами фанатов, обычных советских людей.

Старостин и созданный им клуб на многие годы пережили СССР. Сам он умер в 1996 году в возрасте 98 лет, причем до самой смерти управлял клубом. «Спартак» был не только самой популярной командой в Советском Союзе, но и, возможно, самой популярной полуавтономной организацией в государстве — «народной командой», как ее называет Роберт Эдельман в своей весьма информативной и зачастую забавной микроистории. Отчасти благодаря заключению Cтаростина «Спартак» приобрел ауру независимости, которая сохраняется и по сей день. Для многих поддержать этот клуб — значило в каком-то смысле высказать свое «нет» всему Советскому Союзу. Эдельман использует клуб как «кусочек истории, нужный, чтобы ответить на серьезный вопрос: что обычные советские люди думали о той системе, в которой они жили?»

Историю Старостиных Эдельман отделяет от многочисленных недостоверных воспоминаний Николая и его богемного брата Андрея. Вместе их было четверо братьев, сыновей успешного лесника, который переселился в Москву к 1900 г. Как и многие другие мальчики в российских городах того времени, братья Старостины влюбились в футбол, недавно завезенный из Британии. В одном из своих воспоминаний Андрей рассказывает о том, как он, когда ему было десять лет, ехал на трамвае на матч через пьяную и разгульную предреволюционную Москву, держа монету в десять копеек, на которые собирался купить билет, во рту, но потом проглотил ее. Николай был великолепным футболистом, а впоследствии капитаном советской сборной. Но еще он был отличным оратором, предпринимателем и просто крепким мужиком. В 1975 году, когда зашел разговор о том, чтобы сделать руководителем «Спартака» Андрея, Николай выступил против: «Андрей — драматург. Он пьет, ходит на скачки и к цыганам. Я же поклоняюсь только одному богу — футболу».

Вскоре после большевистской революции Николай с несколькими друзьями создали футбольный клуб на Красной Пресне, промышленном пригороде Москвы. В 1935 году благодаря поддержке некоторых влиятельных советских чиновников, которых он обхаживал на охоте, он превратил клуб в нечто большее и назвал его «Спартаком». Как отмечает Эдельман, Николай мог бегло «говорить по-большевистски». Возвращаясь в 1937 году из поездки в Париж, он заявил: «Все прославляют страну Советов. Все славят великого Сталина». Один из почитателей Старостина вспоминает, как «он в конце 1930-х стоял на проходной стадиона «Динамо» и увидел Николая, который в роскошной меховой шубе с чувством собственного достоинства вылезал из огромного лимузина «Паккард». В те времена Старостины, должно быть, считали, что даже Сталин не может посягнуть на их вольницу.

В 1936-1940 гг. русские крестьяне массово переезжали в города, и средняя посещаемость домашних матчей почти удвоилась, составив 53900 человек. Среди найденных Эдельманом фотографий есть одна, на которой один из фанатов стоит в толпе буквально на плечах другого, чтобы купить билеты на игру на стадионе «Динамо» — фото датируется концом 40-х. Победа «Спартака» на своем поле со счетом 6:2 над баскской командой, приехавшей в СССР для сбора средств, которые должны были поддержать республику в Испании, стала вехой советской футбольной истории. «Ни до, ни после не было такого воодушевления футболом» — напишет потом Николай.

Однако «Спартак» всегда противостоял «Динамо». С 1930-г гг. и по крайней мере до 1960-х соперничество «Спартак» — «Динамо» являлось важным компонентом советской народной культуры. В различные времена у «Спартака» были разные начальники и покровители — сначала кровожадный комсомольский босс, затем организация, контролирующая розничную торговлю, а после и сама Коммунистическая партия. Однако зрители всегда видели в клубе определенную независимость. ЦСКА (Москва) был армейским клубом, «Динамо» — клубом КГБ, но «Спартак», прежде всего, всегда оставался клубом Старостиных. Вряд ли его можно было считать диссидентским клубом, но в любом случае он казался не таким советским, как «Динамо». Даже в самые тяжелые годы, в 1930-х, «Спартак» ездил с турами на Запад (не обходилось при этом и без шоппинга), тогда же он нанял чешского тренера и стал копировать западные футбольные тактики. При этом он стал олицетворением совсем не сталинистской культуры тела: если для «Динамо» самым важным была дисциплина, то «Спартак» предпочитал спонтанность. Обычно фанаты «Спартака» были грубее фанатов «Динамо», «Спартак» был больше озабочен продажей билетов, тогда как «Динамо» большую часть средств получало от государства.

Матч «Спартак» — «Динамо», который мог собрать до 100 тысяч человек, становился публичной сценой, на которой страна могла отыграть свои внутренние противоречия и снять напряжение. Игры между «Рейнджерс» и «Селтиком» или «Барселоной» и мадридским «Реалом» выполняли примерно ту же функцию. Но толпа фанатов редко превращается в политическое движение, поскольку обычно она рассеивается сразу после завершения матча, однако в некоторых советских республиках ближе к 1990 году такие толпы после игры иногда проходили маршами по улицам городов, скандируя националистские лозунги.

Хотя футбол был повсеместно разоблачен в качестве развлечения, поддерживаемого государством, дабы держать народ в повиновении, в СССР он всегда действовал властям на нервы. «Чиновники от спорта и идеологи партии постоянно жаловались на плохое поведение фанатов, игроков, руководителей команды, журналистов и даже судей», — пишет Эдельман. Государство отдавало предпочтение олимпийским видам спорта, которые транслировали идеологию дисциплинированного тела и не могли порождать пьяные и неподконтрольные мужские компании. Но больше всего спортивных фанатов было у футбола. Футбольная площадка была единственным публичным местом, где вы могли скандировать все что угодно. Все остальные советские начальники не могли подвергаться критике, но в субботний вечер любой фанат мог соединиться с тысячам других фанатов в крике «Судью на мыло!».

Старостины были героями, но не теми героями, которых создало государство. Это неизбежно вызывало раздражение, особенно у Берии, бывшего в молодости неплохим футболистом. В 1939 году, после того как «Спартак» выиграл финал чемпионата, Берия устроил переигровку полуфинала с дружественным ему грузинским «Динамо» (Тбилиси), обосновав этот ход спорным судейским решением. Но «Спартак» снова выиграл у Тбилиси. «Я знал, что мне предстоит долгая поездка» — скажет Николай позже.

В 1943 году Старостины признались в том, что они давали взятки едой и алкоголем, чтобы их и других членов «Спартака» не забрали в армию, а также в махинациях на черном рынке. Как отмечает Эдельман, эти признания вполне похожи на правду. В ГУЛАГе Старостины оказались в более выгодном положении, чем многие другие, и Николая быстро назначили тренером лагерной команды. Все четверо братьев выжили в не самых плохих условиях, а обращались с ними как с настоящими знаменитостями. «Даже закоренелые рецидивисты сидели тихо, как мыши, и слушали мои футбольные байки», — писал Николай. Что касается начальников лагеря, «их неограниченная власть над людьми не шла ни в какое сравнение с властью футбола».

Однажды ночью 1948 года Николай спал в дальневосточном лагере, когда какой-то начальник стал трясти его за плечо с криками «Сталин на проводе!». Это был не Сталин-старший, который не интересовался футболом, а его сын Василий, пьяница, руководивший футбольный командой ВВС. Он захотел, чтобы Старостин тренировал его команду. Николай вылетел в Москву, где его посетил Берия и дал ему 24 часа на то, чтобы покинуть город. По словам Старостина, Василий настоял на том, чтобы они со Старостиным делили в целях безопасности одну кровать. Перед сном он предусмотрительно клал под подушку заряженный револьвер. Как и многие другие моменты воспоминаний Старостина, эта история производит впечатление, однако позже вдова Василия вполне разумно задала вопрос: «А где же в таком случае я должна была быть?» Братьев освободили где-то в 1954 году, после ареста Берии. Они вернулись в свои старые квартиры и были вновь приняты в Коммунистическую партию.

После смерти Сталина государство постепенно перестало заниматься микроменеджментом футбола, и «Спартак» вошел в советский истеблишмент в качестве приемного ребенка московского горкома КПСС. В описании Эдельманом более поздних лет академическая история советской популярной культуры перемешана — и не всегда равномерно — с фанатским дневником побед «Спартака». Однако история движения Николая Старостина сквозь толщу советской и постсоветской жизни не может оставить читателя безучастным. В хрущевские и брежневские годы он доставал машины, квартиры и детские путевки для своих игроков. Потом, в эпоху гласности, он довел до совершенства почтенный аутсайдерский имидж клуба при помощи собственных мемуаров, переполненных мифами. В 1989 году, чувствуя, к чему все идет, он призвал игроков выбрать собственного тренера, хотя повлиял на выборы. В условиях отсутствия государственной поддержки он помог «Спартаку» превратиться в абсолютно профессиональный клуб, который зарабатывал собственные деньги.

К этому времени футбол в Восточной Европе потерял свое значение. Непредвиденным последствием падения коммунизма стало падение посещаемости футбольных матчей. В 1989 году, в последний год власти Чаушеску, средняя посещаемость на матчах румынского первого дивизиона составляла, по официальным данным, 17 тысяч человек, то есть примерно столько же, сколько в английском первом дивизионе в тот же период. В последний же сезон средняя посещаемость составила 4700 человек. Число российских болельщиков тоже упало. В Москве были времена, когда на матчи можно было зайти прямо с улицы, вообще ничего не заплатив. Теперь на матчи премьер-лиги тут приходит около 12700 человек — цифра, скорее, печальная. Второй английский дивизион теперь популярнее любой лиги Восточной Европы.

Дело не в том, что в Восточной Европе люди нашли себе другие развлечения. Скорее, футбол потерял большую часть того значения, которое у него было при коммунизме. В сегодняшней России игра «Спартак» — «Динамо» — это просто столкновение соперничающих олигархов и их игрушек, большая часть которых — второразрядные иностранные игроки, которые могли бы играть, например, за «Болтон». Игра потеряла свое политические значение, а с ним — и притягательность. В российском футболе изменилось почти все, и только коррупция и договорные игры сохранились как ни в чем не бывало, словно бы они — природное явление. Посещаемость «Спартака» за последний сезон составила около 22000 человек, примерно столько же, сколько у «Лестера», то есть менее 40% от количества болельщиков в 1940 г., когда на «Спартак» приходило больше народа, чем на любой клуб в Англии. Не все фанаты забыли эти годы. «Когда игры складывались особенно неудачно», — пишет Эдельман о постсоветских временах, — «фанаты развернули большой транспарант с портретом Николая Старостина, на котором было написано: „Он все видит“».

Spartak Moscow: A History of the People’s Team in the Workers’ State by Robert Edelman

Подготовлено при поддержке проекта "Книжный клуб Liberty".

По материалам "LRB".