Статья
9375 29 сентября 2014 13:25

Забытая объективность

События в Новороссии актуализировали дискуссию о журналистской объективности и принципе невмешательства. Пресс-центр «Новороссия» побеседовал с Александром Коцем, корреспондентом «Комсомольской правды», работающим сейчас на Донбассе, о моральном выборе и роли журналистов на этой войне.

Александр Коц, у которого внушительный опыт работы во время военных конфликтов, считает, что российским журналистам в Новороссии невозможно оставаться полностью отстраненными, а на войне нельзя быть объективным в принципе. В то же время Коц подчеркивает, что не он выбирал сторону, а она его. Реалией сегодняшнего времени стало деление на черное и белое — «ватников» и «укропов», но война в Новороссии намного красочнее, по мнению Александра Коца. Но это, конечно, не касается ее полноправных участников.

  — Александр, в Новороссии вы полноправный участник событий. Возможно ли на этой войне российскому журналисту не занимать ни одну из сторон?

  — Я бы не сказал, что являюсь полноправным участником событий в Новороссии. Я не воюю ни на одной из сторон, не вожу гуманитарку ни одной из сторон, не спонсирую ни одну из сторон. Я могу чисто по-человечески симпатизировать одной из них, но в качестве наблюдателя. Не стороннего наблюдателя. Оставаться отстраненным, беспристрастным легко, когда ты освещаешь конфликт светского общества и братьев мусульман в Египте. Или войну в Ливии. Да даже многолетний конфликт в Сирии. Мы с моим напарником Димой Стешиным делали материалы, в том числе и с представителями Сирийской Свободной армии, воюющей против правительственных войск Асада.

Когда ты работаешь на событиях, в которые твоя страна вовлечена непосредственно, оставаться отстраненным просто невозможно. Да, есть определенный тип журналистов, которые до сих пор пытаются играть в объективность. Это так называемый «либеральный лагерь». Там есть талантливые и отважные репортеры. Но на эти события они смотрят через призму своих политических убеждений, которые не могут не влиять на конечный продукт. А на выходе бывает такая лажа, что за коллег становится даже обидно.

С кем-то из них тебя сводила судьба на зачистках сирийской Дарайи, с кем-то — у сожженных православных храмов в египетской Минье... И там вроде занимались бок о бок, если не сказать плечом к плечу, одним делом — экстремальным репортерством. А тут, получается, разница в политическом восприятии разводит людей по разные стороны баррикад, разделяя мир на черное и белое. На «ватников» и «укропов», на «путинцев» и «грантососов», на «колорадов» и «фашистов». Мир-то и эта война намного красочнее.

Только не для ее полноправных участников, конечно. Что касается стороны, то не я ее выбирал, она меня выбрала. Так получилось, что власти Украины сознательно нас лишили возможности работать с их стороны. Сначала запретив въезд на Украину. Потом, когда нас это не остановило, объявив в федеральный розыск по статье «терроризм». Я два месяца провел в Славянске. Последний месяц — под ежедневными бомбежками украинской артиллерии. Многие из жителей Славянска стали для меня родными. Со многими из ополченцев, с которыми мы общались по работе, сложились товарищеские отношения. И, конечно, я скорее симпатизировал людям, сидящим рядом в подвале, нежели тем, кто стрелял с Карачуна. Это обычная психология.

При этом в текстах я старался, к примеру, не употреблять слово «каратель», если речь шла о регулярной армии, а не об отморозках из «Айдара». То есть тоже пытался играть в пресловутую объективность. Я и на самом деле считаю, что с той стороны среди воюющих есть нормальные парни. Но обстоятельства сложились так, что нормальные парни с обеих сторон вынуждены стрелять друг в друга. Это гражданская война, градус ненависти в которой запредельно высок. Но мне кажется, что у стороны ополчения причин для нее куда больше.

— Как события в Новороссии повлияли на российскую и мировую журналистику, на представления о журналистской этике?

  — Если вам в интервью человек будет говорить о высоких смыслах журналистики, о парении над схваткой, о священной объективности, знайте — он лукавит. На войне невозможно быть объективным в принципе. Просто потому, что ты являешься свидетелем происходящего на очень маленьком, узком территориальном и политическом пространстве. Если речь идет о репортерстве, а не о беллетристике. Революционные события в Новороссии на российскую и мировую журналистику вряд ли повлияли. Они просто еще раз подтвердили, что современная журналистика трансформировалась, стала более политизированной и подверженной конъюнктуре.

В определенных кругах принято считать, что это исключительно российская беда. На самом деле это общемировой процесс. Любой западный телеканал, любое издание зависит от своих акционеров, у которых есть свои политические пристрастия, друзья в Сенате — республиканец, консерватор, лейборист... Эти пристрастия прослеживаются и в редакционной политике — если она не касается России.

Когда же речь идет о нашей стране, о событиях в Новороссии, про объективность забывают в принципе. А ведь в Донецке аккредитованы несколько десятков представителей западных СМИ. Но они видят какую-то параллельную реальность.

Для меня эталон западной объективности умер в 2008 году после войны в Южной Осетии.

— Сравните, пожалуйста, работу российских, новороссийских и украинских и западных СМИ. Кто в каких моментах работает лучше и эффективнее, какие просчеты допускаются с обеих сторон конфликта?

— Как бы это нескромно не прозвучало, но именно в поле или, как говорят западные коллеги, «на земле» профессиональнее работают российские журналисты. Что легко объяснимо отсутствием языкового барьера, ментальной и культурной близостью к региону. Отношением ополчения опять же.

О работе западных журналистов я сказал выше, повторяться не буду. Есть, конечно, единичные исключения, типа британца Грэма Филиппса. Но это какой-то уникум. В целом же, по личным наблюдениям, многие западные журналисты больше сидят в отеле Park Inn или Ramada, нежели лазают по передовой. Украинских же журналистов мы практически не встречали на территории Донбасса в последние пару месяцев. И судить об их творчестве можно только по телевизору. Как говорится — и эти люди запрещают нам ковыряться в носу. Топорнейшая пропаганда, без какого-либо творческого подхода и «казачьей смекалки». Я увидел много желчи, ненависти и бахвальства, но ни одного запоминающегося репортажа с «передка».

Был на Интере Рома Бочкала, отличный военный репортер. Тоже долго пытался играть в объективность, но в конце концов ударился в околополитику, занялся гуманитаркой, превратившись из хорошего журналиста в хорошего волонтера. В нынешней Украине — очень полезная профессия.

— Новороссия и Косово, Афганистан, Ливия, Северный Кавказ и другие места, где вы работали, — какие сходства и отличия? Где было опаснее, где было сложнее работать? Считаете ли вы уместным сравнения войны в Новороссии с Великой Отечественной?

— Сравнивать Новороссию и Великую Отечественную, мне кажется, все-таки не стоит. Из исторических параллелей хватает и так примеров. Взять ту же Хорватию и Сербскую Краину. История повторяется один в один. А сходство у перечисленных войн одно: рано или поздно наступает этап, когда во всех бедах виноваты журналисты. На Украине он наступил рано. В Ливии, к примеру, в первую командировку нас едва ли не на руках носили. А во вторую уже повстанцы взяли в плен, обвинив в шпионаже в пользу Каддафи.

Вообще, конечно, везде своя специфика. Но на Ближнем Востоке, безусловно, работать сложнее. Это другой мир с другой культурой и языком, со своими традициями, которые надо изучать, чтобы не попадать в неприятные истории. Что касается опасности, то риск — это просто одна из составных профессии. На войне всегда опасно. Надо просто уметь минимизировать риски.

— У вас на счету наверняка много различных интересных случаев и, наверное, есть свои особые приметы, как у любого человека войны. Расскажите о случае, который дал начало какой-то примете.

— Я вообще человек несуеверный, но есть для меня одно табу. Я никогда не беру с собой перевязочные материалы. Один раз в жизни взял — и был тяжело ранен в Цхинвале 9 августа 2008 года. С тех пор для меня бинты и жгуты в рюкзаке — плохая примета.

— Может ли быть ситуация, в которой вы отложите в сторону свои репортерские обязанности и возьмете в руки автомат, как сделали ваши герои, люди мирных профессий, сегодняшние ополченцы?

— Это сложный вопрос, многие ополченцы еще вчера на него не сразу ответили бы. Думаю, если бы, не дай Бог, опасность угрожала моей семье, я бы о журналистике даже не вспомнил. Но не могу представить себе, что в какой-то командировке, в той же Новороссии, я вдруг возьмусь за оружие. Не может быть таких ситуаций. Не должно их быть.

— Как вам удается выдерживать баланс между гражданским и профессиональным долгом и семейным, вас ведь ждут дома родные, которые переживают за вас и молятся?

— Военная журналистика — занятие эгоистичное. Мне оно нравится, моим родным — нет. Но мне повезло и с родителями (они тоже журналисты) и с супругой. Они, конечно, переживают, волнуются, не спят ночами, но ни разу не попытались отговорить от какой-нибудь поездки. Хотя нет, один раз было, но не очень убедительно. Я стараюсь не тащить работу домой, это все-таки тыл. А война пусть остается на войне.

Беседовала Дарья Андреева

© 2008 - 2024 Фонд «Центр политической конъюнктуры»
Сетевое издание «Актуальные комментарии». Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-58941 от 5 августа 2014 года, Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-82371 от 03 декабря 2021 года. Издается с сентября 2008 года. Информация об использовании материалов доступна в разделе "Об издании".